В розовой дымке рассвета поднимался монах к выбранной им горе и долго молился беззвучно, словно мо­литвы излучало сердце, и летели они в пространство. Он часто думал о жизни, дарованной свыше, и о Бо­жественной любви, что изливалась потоками из его про­бужденного сердца. Что есть любовь — это свет души, но как много проявлений любви открывалось ему. Ветер налетел внезапно, холодный, обжигающий горной про­хладой. Будет дождь, подумал монах, и первые круп­ные капли упали на глаза и скатились, словно слезы, по щекам. Что это?

Знамение, мне посылает Бог испы­тание, но каким будет оно? Он приблизился к горе и укрылся в небольшом углублении, напоминающем чашу. Он прижался к камням и закрыл глаза, чтобы ощутить то состояние бесконечности, которое так любил, когда время замирает и можно ощутить беспредельность вне бега земного времени. А между тем дождь усилился, ветер ревел и грохотал гром: была первая летняя гроза, в горах стало холодно.

Монах научился не чувствовать холод, и даже камни ему казались теплыми. Он так и сидел в забытьи, пока его состояние не нарушил изумленный девичий крик. Он открыл глаза и почти рядом увидел большие глаза, полные испуга. Длинные волосы были мокрыми и словно бы охватили тело, подчеркивая его девственную красоту. — Не бойся меня, — каким-то чужим голосом мол­- вил он, — ты совсем промокла, вся дрожишь, сними плат и укройся моим плащом, иначе простудишься.

Девушка откинула платок, с которого ручейками струилась вода, и дрожа всем телом последовала совету монаха. — Ты сейчас согреешься, дай мне руки, ты почув­- ствуешь тепло, как от живого огня, оно через руки по­- течет по всему телу. Девушка доверчиво протянула руки, и краски жиз­ни заалели на ее губах и щеках.

Монах отошел в сторо­ну. Впервые в жизни он испытывал странное чувство, его волновало все в этой девушке, хотя он видел ее впервые. К женщинам он относился, как к родным сестрам, и никогда ничто не смущало его в женской красоте. Но сейчас он не мог понять, что же с ним, он украдкой посмотрел в ее сторону, она созерцала потоки дождя, который как будто не собирался утихать, а раскаты гро­ма заставляли ее слегка вздрагивать.

Он рассматривал ее с каким-то греховным интересом, какой не имел пра­ва проявлять даже в мыслях. Молчание не тяготило их, и девушка также иногда поглядывала на монаха, который, как ей казалось, не замечал ее взглядов. «Почему я смотрю на него? Он монах, и у него нет интереса ко мне, но меня что-то привлекает в нем». Казалось, дождь длится целую вечность, но вот воздух стал чист и про­зрачен, и лучи солнца хлынули на землю радужными потоками.

А они все так же сидели, словно бы дождь продолжал лить, и монах, спохватившись, поднял пла­ток и попытался отжать его. Легкий аромат дохнул в лицо, словно бы аромат юности, и ему захотелось оставить себе этот плат, но он протянул его молча. — Как жаль, что нам нельзя обменяться, я никогда не забуду это неповторимое тепло твоей одежды, а мой плащ мокрый и холодный, но что поделаешь, буду бе­жать, согреюсь. Меня, наверное, уже обыскались. Спа­сибо тебе, монах, за тепло, — и она легко, словно птич­ка, выпорхнула из укрытия. А монах не мог сойти с того места, на котором словно бы застыл: все его тело.